Rubber and Latex




Как дошло до нас , так и сказываю, Да только жил давно, много лет назад, Богатырь лихой, рода нашего, Рода русского, да могучего. Но могуч он был, не в сражении, Хоть и там он был, не из слабеньких, А могуч был по делу любовному, Не имел себе равных в соитии. Богатырь тот звался Василием, По прозванию был он Хотимычем, А подругу имел он Прасковьюшку, До любови девицу охочую. Вот ушел он однажды с дружиною, Да с купцами, да в земли заморские, А вот как воротился с чужбинушки, Тут-то сказ наш как раз начинается. Как узнала его красна девица, Что вернулся Василий из-за моря, В тот-же час для него наряжалася, И домой побежала к любимому. Наряжалась она, не в парчу-шелка, Не в пошиты из льна одеяния, Надевала наряды особые, Те, в которых Василию любая. Наряжалась в рубашку черную, Козьей кожи - тончайшей выделки, Шелковистую, да блескучую, Плотно нежный стан облегающую. Сапоги до бедра - такие-же, Шнуровала шнурками скрипучими, А на тонкие, белы рученьки, Одевала перчатки до плечиков. Стан свой стройный и грудь высокую, Сарафаном из кожи стягивала, Закрывала на пряжки блестящие, Начищала заклепки серебрянны. Как увидел Василий любимую, Обнимал ее, целовал в уста, Сквозь скрипучую кожу тонкую, Ощущал ее тело жаркое. Выгонял он тут челядь всю из дому, Запирал он двери дубовые, Да на окнах резные ставеньки, И в постель ложился с любимою.	В той постели белье не тканное, С шелковистой кожи пошитое Там любились Василий с Прасковьею, Не смыкая глаз, всю-то ноченьку. Лишь под утро дозволил Прасковьюшке , Снять Василий сапожки скрипучие, Сарафан, да перчатки кожаны, И остаться в одной рубашечке. Подремали они немножечко, Для любви собралися с силами, А уж как отдохнули-проспалися, Занялись тут любовными играми. Брал Василий Прасковью за рученьки, За спиною ей крепко их сковывал, Одевая браслеты заморские, Из блестящей стали, холодные. Да другими браслетами - более, Стройны ножки девице сковывал, Да в таком вот виде беспомощном, Целовать-ласкать, начинал ее. Сквозь рубашечку тонку-кожану, Стал он гладить ей грудь высокую, Мял рукой он ей попу крепкую, Целовал ей лоно горячее. Ничего не могла делать девица, Лишь стонала все громче, да яростней А уж как задрожала, взмолилася: "Овладей поскорей мой возлюбленный, ибо нет уж терпеть силы-моченьки". И любились они, так что крик стоял Да Прасковья звенела оковами, Понапрасну в любовном безумии, Цепь стальную порвать пытаючись. Так два дня провела Прасковьюшка, Руки-ноги цепями скованы, Пила-ела из рук у Василия, До безумия им заласканна. В третий день ей Василий говаривал, Что привез он подарок диковинный, Для любимой одежку заморскую, На Руси никогда не виданную. Тут снимал он с Прасковьи оковы все, И рубаху красивую кожану, Одевал он ей платье заморское, Из тягучей резины, прохладное.	Посмотрелась девица в зеркало, Ничего красивее не видела, Стройный стан обтянула и рученьки, Словно кожа вторая, блестящая. Тут Василий ее обнимал опять, И любил еще пуще прежнего, А Прасковье в том платье понравились, Ощущенья досель небывалые. Тут Василий Прасковье к кровати-то, Ручки-ножки цепями приковывал, Начинал он вновь ласки любовные, Игры страстные, да умелые. Сквозь резину тугую, гладкую, Он ласкал ее груди нежные, И живот и лоно желанное, Так, что девица вновь обезумела. Снова цепи порвать пыталася, Словно лук тугой, выгибалася, И опять они так любилися, Аж скрипела резина заморская. Долго длилась любовь безумная, Результат же тех бурных ноченек, Через девять родился месяцев, И большого стал рода начальником. И сменялись потом поколения, Были в том роду люди разные, Но у всех у них страсть с тех пор общая, Любят женщин в одеждах резиновых. Николай Раша.